Марат Сафаров,
кандидат педагогических наук
Расскажите, пожалуйста, о своих корнях, о родных местах?
Родилась я в 1923 году в поселке Ново-Иркеево Богдашкинского района современной Ульяновской области. Однако мой отец происходил из села Бакрчи Тетюшского района Татарстана. В годы столыпинской реформы его семья переселилась в эти симбирские края, а моя мама была местная уроженка. В 1915 году отец уехал учиться в медресе в Симбирск, потом оказался в Средней Азии, где служил у хивинского хана Асфандияра. Вернувшись в Ульяновскую область, отец, обладавший религиозными знаниями, полученными в симбирском медресе и в Хиве, стал муллой в деревне. Его уважали крестьяне, и когда началось раскулачивание, нашу семью заранее предупредили. Мы должны были быстро покинуть свой дом, чтобы не отправится в ссылку. Спешно наша семья подалась в сторону Казани, но осели мы не в самой Казани, а в Зеленодольске.
Именно в довоенном Зеленодольске я впервые осознала интерес к истории. Вокруг города располагаются татарские, марийские и чувашские деревни. Крестьяне приезжали на базар, куда мы ходили с отцом. Чувашки и марийки носили тогда свою традиционную одежду, выглядели очень колоритно. Я даже научилась немного говорить по-чувашски. Крестьянки, торговавшие яйцами на базаре, слыша мое произношение, говорили, что я не татарка, а чувашская девочка. Так, на зеленодольском базаре, я прониклась интересом к народной культуре.
Школу я закончила летом 1941 года, работала в Зеленодольске на заводе и лишь позже смогла поступить в Казанский университет.
В историю науки вошли Ваши фундаментальные исследования этнографии татар-мишарей. Как Вы пришли к этой теме?
В 1940-е гг. в Казани фактически не было профессиональных этнографов кроме моего учителя Николая Иосифовича Воробьева, читавшего у нас на географическом факультете Казанского университета курс общего землеведения. Однако он не знал татарского языка, ему было трудно работать в экспедициях в татарских деревнях. Уже в студенческие годы я постоянно общалась с Воробьевым, помогала ему, и Николай Иосифович предложил мне заниматься именно мишарями. Под большим научным влиянием Воробьева находился тогда и Гарун Валеевич Юсупов, ставший впоследствии известным знатоком татарской эпиграфики. В эти же годы в кружке археолога Николая Филипповича Калинина занимался Альфред Халиков.
Окончила я университет в 1945 году, диплом мой был, кстати, не по истории или этнографии, а сугубо географический, посвящен климатологии (климату Алма-Аты). Однако интересы мои были совсем в иной плоскости. Весной 1946 года в Москве проходила сессия, посвященная этногенезу казанских татар. В ней участвовали известные ученые, включая антрополога Трофимову, этнографа Толстова. Воробьев, принимавший участие в этой сессии, вернувшись в Казань, позвал меня и сказал, что сейчас начнется интенсивная работа по изучению казанских татар, а мишарей не изучает никто, что это перспективная неосвоенная тема. И я поступила в аспирантуру Казанского института истории, языка и литературы АН СССР.
Передо мной фактически не было, кроме работ Воробьева, целостных этнографических материалов. И это учитывая, что и Николай Иосифович изучал преимущественно материальную культуру, а духовной почти не касался. Некоторые этнографические сведения были опубликованы в XIX веке Марджани и особенно Каюмом Насыри, но все же базой для научной работы они послужить не могли. Доводилось пользоваться и весьма подробными миссионерскими отчетами, например работами Якова Коблова. Миссионеры большое внимание уделяли бытованию доисламских верований. И все это было, опять же, посвящено преимущественно казанским татарам. Поэтому надо было ехать в экспедиции и в ходе полевых исследований изучать материальную и духовную культуры мишарей.
Темой кандидатской диссертации я выбрала этнографию татар Мордовии. Мордовская АССР была создана из разных частей, во многом искусственно, и на её территории проживали разные группы татар-мишарей. Защищала диссертацию я в Москве в 1966 году, в Институте этнографии. Заместителем директора института тогда была такая Терентьева. Она меня до защиты предупредила, что в институт звонили московские татары, услышавшие о моей теме, и они изъявили желание прийти на защиту диссертации. И действительно, пришли татары, в большинстве сергачские мишари. И еще пришел Махмут Гареев, ныне известный генерал. Все тепло поздравляли и говорили, что надо издать диссертацию в виде монографии. Так я постепенно начала готовить свою монографию «Татары-мишари. Историко-этнографическое исследование», вышедшую в Москве в 1972 году. В ней я уже рассматривала все группы мишарей, включая и живущих на правобережье Волги. Книгу тоже хорошо приняли, причем не только историки и этнографы. В Казани тогда жил поэт Мустафа Нугман. Он прочитал в моей монографии описание темниковской свадьбы и сказал мне, что этот сугубо этнографический материал воодушевил его на создание поэмы о татарской свадьбе.
Вы упомянули научную сессию 1946 года. Как влияло на этнографию главенствующее положение булгарской концепции происхождения татар?
Сейчас представляют, что иных точек зрений, кроме булгарских, не допускалось. Но ведь в 1960 году в Саранске издал свою большую монографию «Распад Золотой Орды» историк Сафаргалиев. Я знала его – он был интересный человек.
Как это вообще можно отрицать Золотую Орду – мощнейшее государственное образование? Ордынский период учитывался при рассмотрении этногенеза татар и в те годы.
Сейчас многие придают большое значение финно-угорскому фактору в этногенезе татар.
Я бы не стала его преувеличивать. Несомненно, финно-угорское влияние в этногенезе татар присутствует, но все же татары – тюркский этнос. Недооценивается аланское значение, роль тюркизированных аланов с Северного Кавказа, а также буртасов. Очень я жалею, что в годы интенсивной научной работы мало занималась кавказоведческой литературой, археологическими материалами из Северной Осетии, где рассматривались миграции аланов или как их еще называли асов.
Булгары пришли из глубин Азии не сразу в Поволжье, а через Северный Кавказ и Причерноморье. Осколком их являются балкарцы. Часть впоследствии ушла на Дунай, приняв участие в этногенезе современных болгар. Ныне в Болгарии не любят это вспоминать, считая себя исключительно славянами – напоминание о тяжелом османском владычестве не позволяет им научно обозначить тюркские корни болгар.
А в деревне Татарские Юнки Торбеевского района Мордовии мне удалось установить принадлежность предков местных жителей к древнемадьярскому племени юрматов. О мадьярах в Поволжье много публиковала археологических материалов Елена Александровна Халикова, изучавшая их могильник. Её доклады ценились венгерскими учеными.
Стоит учитывать и сарматское участие в этногенезе. Сарматы, состоявшие из кочевых ираноязычных племен, оставили свой след. Напрашиваются параллели между татарскими свадебными обрядами и древним иранским культом петуха. Петух в представлении татар Посурья – вестник счастья. В ночь, накануне отъезда в дом мужа, невеста почти не спала — она на заре должна была причитать, оплакивая свое девичество. Этот обряд темниковские татары называли «тан кучат» («петушиная заря»).
В свои первые экспедиции в татарские деревни Мордовии Вы отправились в конце 50-х гг. Вашими собеседниками-информантами были люди, зачастую родившиеся еще во второй половине XIX века. Что наиболее интересное запомнилось от встреч с ними?
Например, многие мои информанты отрицали этноним «татары» и вообще старались себя не обозначать. Помню, один мулла в Мордовии спорил со мной, что он не татарин, а мусульманин. Некоторые говорили, что они из рода мурз. Интересно, что женщины спрашивали у меня: «Синдә татарын бармы?» — в значение «есть ли у меня муж». Под татарами эти женщины определяли только мужчин или точнее мужей.
Вы неоднократно подчёркиваете, что понятие «мишари» это экзоэтноним, то есть внешнее по отношению к этому субэтносу название.
Да, мишарями они себя сами не называли тогда.
Что представляла собой в годы Ваших экспедиций татарская жизнь в таких известных татарских селах, как Азеево, Сургодь, Бастаново, Средняя Елюзань, Большое Рыбушкино?
Вы назвали очень памятные мне татарские села, где я вела полевые исследования. Мне многое удалось застать, например бытование особых, архаичных женских головных уборов – тастаров. Быт мишарей сильно отличался от жизни казанских татар. К примеру, вся жизнь казанских татар проходила в избе на нарах (саке), где спали и кушали. У чокающих мишарей подобных нар никогда я не видела, а имелись обеденные столы.
За пределами Татарии люди в деревнях чувствовали себя намного свободнее, чем казанские татары. Читали Коран, делали дуа, отмечали обряды жизненного цикла. Носили с одеждой и особый мусульманский оберег – пәти, представлявший собой зашитый в ткань текст суры Корана. Мишарские деревни отличались религиозностью.
В Азеево я побывала два раза, там живут чокающие мишари. Должна сказать, что азеевские татары были тогда самыми развитыми из числа посещенных мною. Здесь сказывалось и историческое влияние Касимова как городского центра, и длительное нахождение их предков в составе Касимовского ханства. Именно это ханство во многом повлияло на формирование мишарей, особенно чокающих. Касимовский говор изучала Лейла Тагировна Махмутова, а этнографию касимовских татар — моя ученица Фарида Шарифуллина.
Была я и в Бастаново Сасовского района Рязанской области, деревне Сургодь (Сыркыды) в Мордовии, нижегородском Большом Рыбушкино. Кстати, пензенская Средняя Елюзань в 60-е гг. не была уж столь зажиточным селом, как теперь, а скорее выделялась своими большими размерами – около 700 дворов там было.
Мне было интересно бывать и в таких знаменитых селах, но и в маленьких деревушках, где мог жить всего один знающий информант. Например, я специально ездила в деревню Атенино (Әтәнә) Теньгушевского района Мордовии, чтобы побеседовать с местным жителем. Бывала я и в деревнях, уже к 60-70-м гг. сильно обрусевших.
С мордвой особых контактов у мишарей не было. Татары знали больше мокшу, а не эрзю – видимо от этого всю мордву в татарском языке обозначают как мукшы́. В тоже время в Камско-Устьинском районе Татарстана живут мордва-каратаи, разговаривающие на татарском языке. Это мокшане-переселенцы, оказавшиеся среди татар, воспринявшие татарский язык.
Вообще, мишари не рассматривали широко ареал своего проживания и не устанавливали прочных связей со своим иноэтническим крестьянским окружением, а рано и прицельно выбирали большой город как центр дальнейшей миграции. Сергачские цокающие татары с давних пор ориентировались на Москву, среди азеевских татар многие уезжали в Петербург. В Астрахани, среди самых разных групп татар были и переселенцы-пензяки. Что же касается мишарей западных районов Башкирии, то это потомки служилых татар, отнюдь не добровольно переселенные из Тамбовской и Пензенской губерний в Приуралье.
Что интересного или забавного запомнилось Вам от экспедиций?
Помню интересный случай в кряшенской деревне Ташкирмень (Ташкирмән) Лаишевского района Татарстана. Это совсем недалеко от Казани. Там я познакомилась с одной очень колоритной бабкой-знахаркой. Её звали Авдотья әби. Я очень хотела зафиксировать от неё обряды, которые она совершала в деревне, однако Авдотья әби категорически отказывалась со мной делиться своими магическими секретами. Я её убеждала: «Вот уйдешь, и все твои знания пропадут». Однако в первый раз ничего не удалось. Когда я спустя время приехала к ней второй раз, то в избе неожиданно увидела фото нашего казанского этнографа Юлдуза Мухаметшина со мной. Мухаметшин работал тогда над книгой, посвященной кряшенам. Отношение ко мне бабушки Авдотьи изменилось, и она захотела передать свои сакральные знания, но с условием, что я останусь в её деревне и сама стану знахаркой… Когда я возразила ей, что состою в КПСС, Авдотья әби напротив обрадовалась, сказав, что если я коммунистка, значит не мусульманка.
Кстати, что Вы думаете относительно «кряшенского вопроса»? Кряшены – отдельный этнос или часть татарского народа?
В силу своей принадлежности к православию, кряшены жили несколько изолированно от мусульман. Но разумеется – они часть татар. Среди кряшен ныне пропагандируется идея, что они отдельный народ, но ведь не существует отдельного кряшенского языка, не сложилось и своей литературы.
Как возникла идея создания Историко-этнографического атласа татарского народа, подготовкой которого Вы много лет руководили?
В конце 60-х гг. в СССР не создавались национальные атласы, а выпускались лишь региональные. Мы же в 1967 году смогли издать в Москве известную и сейчас коллективную книгу «Татары Среднего Поволжья и Приуралья» (её часто называют «красной» по цвету обложки), накапливался полевой материал. Я взяла на себя смелость и обратилась в Институт этнографии АН СССР с идеей подготовки первого в стране атласа, посвященного самым различным аспектам истории и культуры отдельного этноса, а не республики или области. Когда я посоветовалась с этнографом Татьяной Александровной Жданко, занимавшейся Средней Азией, она меня стала настойчиво отговаривать: «Не дадут, не разрешат такой атлас». Я не вняла её совету и направилась к упомянутой уже Терентьевой – заместителю директора института. А Терентьева дала добро и включила в академический план. Мы начали работать в 1971 году.
Обычно мы проводили по две экспедиции в год в разные ареалы расселения татар. Сложился сильный коллектив этнографов. Наиль Халиков – сын Альфреда Хасановича Халикова и ученик уфимского этнографа Кузеева, занимался хозяйством татар. Юлдуз Мухаметшин занялся темой «Поселения и жилище татар». Моя ученица Фирсина Сафина – ткачеством, а другая ученица Светлана Суслова – ювелирными украшениями, а позже татарским костюмом в целом. Дамир Исхаков – демографией. Розалинда Мусина – этносоциологией, Рауфа Уразманова – праздничным циклом. О Фариде Шарифуллиной и её работе у касимовских татар я уже упоминала. Материалы мы регулярно публиковали, выходили монографии.
Над чем Вы работаете сейчас?
К сожалению, я очень плохо вижу. Пишу, а буквы наезжают друг на друга… Это не дает мне возможности изложить свою давнюю мечту по изучению культа цвета (төс) у татар. В ходе своих экспедиций у самых разных групп татар я встречала упоминание об ана төсе (дословно – «цвете матери», но в значении – «память о матери»). Когда я уточняла, почему они не употребляют здесь слово «истәлек» (память), женщины-информанты настаивали на слове төс.
Или собака громко лает при виде чужака – понимает, что это человек не нашего цвета — безнең төс түгел. Женщина, у которой умирали дети, надевала платье, сшитое из разноцветных кусков ткани. Цветные лоскутки женщины приносили на почитаемые могилы (авлия кабере) – последнее было распространено у цокающих мишарей.
О культе цвета я читала много лет назад в дореволюционных материалах Русского географического общества. Эта тема меня интересует теперь.
Татарский мир. 2019. № 1. С. 4-5.